ИСТОРИЯ ОДНОЙ ДРУЖБЫ
Jul. 25th, 2014 08:45 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
tanda_mif_chgkОригинал взят у yusta_ya в Колонка в FORBES-Woman
ИСТОРИЯ ОДНОЙ ДРУЖБЫ
Все это уже было.
Вот, например, в середине двадцатых позапрошлого века в Москве жил некий Адам Мицкевич, польский поэт. И прекрасно жил: издавался и печатался в прессе, в оригинале и в русских переводах, блистал в обществе, влюблялся. У него было здесь много друзей. Его привечали и любили. Он был красив, обаятелен, говорил на десятке языков, и без акцента – по-русски, а еще потрясал окружающих талантом импровизации, в стихах и прозе, на любую заданную тему. Когда его услышал Пушкин, то будто бы воскликнул по-французски: «Что за гений! Что за священный огонь! Что я в сравнении с ним?»
Так началась легенда о дружбе двух поэтов – польского и русского.
Небольшая деталь: в Москве, а до того – в Одессе и Санкт-Петербурге, Мицкевич был в ссылке. Ничего себе ссылка, скажут потом русские биографы. Наверняка посмеивались и современники. Человеку запретили жить на родине, но что у него там за родина?.. глубокая провинция, окраина империи.
Но он почему-то рвался туда, романтический чудак. И друзья помогали. Пушкин, например, написал письмо в Третье отделение, ручаясь за друга: мол, будучи арестован по молодости в Польше за связь с тайным студенческим обществом, Мицкевич и не подозревал, что истинная цель этих самых «филоматов» – пропаганда польского национализма. Оступился, с кем не бывает, надо простить.
Не помогло. Не простили. Мицкевичу удалось только выехать за границу, и то в последний момент: уже вышел приказ не пущать. Друзья об этом знали, предупредили. Действительно же, хорошие друзья. Все они были немного вольнодумцы, слегка против властей; те, кто не слегка, уже вышли в декабре на площадь и обретались во глубине сибирских руд.
А потом в Польше началось восстание. И все изменилось.
«Из всех поляков меня интересует только Мицкевич, – писал знакомому Пушкин. – Он был в Риме в начале восстания. Боюсь, как бы он не приехал в Варшаву – присутствовать при последних судорогах своего отечества».
Он ошибался во всем. Мицкевич не поехал в восставшую Польшу, несмотря на то, что этого ждали от него все. Он не верил в успех, он слишком хорошо знал Россию – и рвался на родину, и все равно не поехал; никто не знает, почему и чего это ему стоило. Но и с «последними судорогами» дело затянулось, подавить восстание играючи и легко, как надеялись российские патриоты, не вышло. Мицкевич направился в Париж, где в составе дипмиссии просил Францию о помощи – и натыкался на непонимание и равнодушие, там была своя революция и свои проблемы…
А тем временем в Москве не сомневались, что «польский мятеж» срежиссирован на Западе с целью ослабить и завоевать Россию; вторжение Наполеона тогда помнили не хуже, чем сегодня – «холодную войну». В европейскую угрозу верили все, даже Пушкин. А Польша… какая Польша? Нет такой страны. Народность, этнос в составе империи – но не страна.
Когда Адам Мицкевич написал цикл из семи ироничных и жестких стихотворений о России, замыкавшийся посланием «Моим русским друзьям» (или резче – «друзьям-москалям»), все обиделись. Получается, он притворялся все это время? А сам копил яд, ненависть к России? А мы-то его любили. Жалко, хороший был поэт… Общее настроение выразил Пушкин в поэтическом ответе: «Наш мирный гость нам стал врагом – и ядом // Стихи свои, в угоду черни буйной, // Он напояет…»
Похоже, Пушкин правда не понимал, почему. Чего они хотят, эти странные провинциалы («Любовь к отечеству, какою она бывает в душе поляка, всегда была мрачна – почитайте их поэта Мицкевича», – это тоже из пушкинского письма), почему им не живется мирно и дружно в лоне большой страны? Ясно же, восстала буйная чернь, и надо навести порядок, что вообще не так? Почему у них с Адамом – ведь столько раз кутили вместе, ухаживали за одной и той же роковой женщиной, читали друг другу новые стихи, – больше не получается дружить?
Через несколько лет эмигрант Адам Мицкевич опубликует во французской газете пронзительный некролог, подписав его «Друг Пушкина». Русский поэт ушел вовремя и красиво.
Польский – прожил тоже не слишком долгую и грустную жизнь. Он больше не вернулся на родину, никогда. Но Адам Мицкевич выдумал ее, описал подробно и живо в «Пане Тадеуше» – ту прекрасную страну, которую помнил и которой больше не было. Он был поэт и знал, что Польша еще непременно будет.
…Конечно, никого из современников нельзя назначить Пушкиным, и никого – Мицкевичем. Но в нынешней литературной среде происходит сейчас ровно то же самое. Рвутся связи, ломаются дружбы, и точно так же трудно, практически невозможно что-либо объяснить им, бывшим русским друзьям.
Все это уже было.
Вот, например, в середине двадцатых позапрошлого века в Москве жил некий Адам Мицкевич, польский поэт. И прекрасно жил: издавался и печатался в прессе, в оригинале и в русских переводах, блистал в обществе, влюблялся. У него было здесь много друзей. Его привечали и любили. Он был красив, обаятелен, говорил на десятке языков, и без акцента – по-русски, а еще потрясал окружающих талантом импровизации, в стихах и прозе, на любую заданную тему. Когда его услышал Пушкин, то будто бы воскликнул по-французски: «Что за гений! Что за священный огонь! Что я в сравнении с ним?»
Так началась легенда о дружбе двух поэтов – польского и русского.
Небольшая деталь: в Москве, а до того – в Одессе и Санкт-Петербурге, Мицкевич был в ссылке. Ничего себе ссылка, скажут потом русские биографы. Наверняка посмеивались и современники. Человеку запретили жить на родине, но что у него там за родина?.. глубокая провинция, окраина империи.
Но он почему-то рвался туда, романтический чудак. И друзья помогали. Пушкин, например, написал письмо в Третье отделение, ручаясь за друга: мол, будучи арестован по молодости в Польше за связь с тайным студенческим обществом, Мицкевич и не подозревал, что истинная цель этих самых «филоматов» – пропаганда польского национализма. Оступился, с кем не бывает, надо простить.
Не помогло. Не простили. Мицкевичу удалось только выехать за границу, и то в последний момент: уже вышел приказ не пущать. Друзья об этом знали, предупредили. Действительно же, хорошие друзья. Все они были немного вольнодумцы, слегка против властей; те, кто не слегка, уже вышли в декабре на площадь и обретались во глубине сибирских руд.
А потом в Польше началось восстание. И все изменилось.
«Из всех поляков меня интересует только Мицкевич, – писал знакомому Пушкин. – Он был в Риме в начале восстания. Боюсь, как бы он не приехал в Варшаву – присутствовать при последних судорогах своего отечества».
Он ошибался во всем. Мицкевич не поехал в восставшую Польшу, несмотря на то, что этого ждали от него все. Он не верил в успех, он слишком хорошо знал Россию – и рвался на родину, и все равно не поехал; никто не знает, почему и чего это ему стоило. Но и с «последними судорогами» дело затянулось, подавить восстание играючи и легко, как надеялись российские патриоты, не вышло. Мицкевич направился в Париж, где в составе дипмиссии просил Францию о помощи – и натыкался на непонимание и равнодушие, там была своя революция и свои проблемы…
А тем временем в Москве не сомневались, что «польский мятеж» срежиссирован на Западе с целью ослабить и завоевать Россию; вторжение Наполеона тогда помнили не хуже, чем сегодня – «холодную войну». В европейскую угрозу верили все, даже Пушкин. А Польша… какая Польша? Нет такой страны. Народность, этнос в составе империи – но не страна.
Когда Адам Мицкевич написал цикл из семи ироничных и жестких стихотворений о России, замыкавшийся посланием «Моим русским друзьям» (или резче – «друзьям-москалям»), все обиделись. Получается, он притворялся все это время? А сам копил яд, ненависть к России? А мы-то его любили. Жалко, хороший был поэт… Общее настроение выразил Пушкин в поэтическом ответе: «Наш мирный гость нам стал врагом – и ядом // Стихи свои, в угоду черни буйной, // Он напояет…»
Похоже, Пушкин правда не понимал, почему. Чего они хотят, эти странные провинциалы («Любовь к отечеству, какою она бывает в душе поляка, всегда была мрачна – почитайте их поэта Мицкевича», – это тоже из пушкинского письма), почему им не живется мирно и дружно в лоне большой страны? Ясно же, восстала буйная чернь, и надо навести порядок, что вообще не так? Почему у них с Адамом – ведь столько раз кутили вместе, ухаживали за одной и той же роковой женщиной, читали друг другу новые стихи, – больше не получается дружить?
Через несколько лет эмигрант Адам Мицкевич опубликует во французской газете пронзительный некролог, подписав его «Друг Пушкина». Русский поэт ушел вовремя и красиво.
Польский – прожил тоже не слишком долгую и грустную жизнь. Он больше не вернулся на родину, никогда. Но Адам Мицкевич выдумал ее, описал подробно и живо в «Пане Тадеуше» – ту прекрасную страну, которую помнил и которой больше не было. Он был поэт и знал, что Польша еще непременно будет.
…Конечно, никого из современников нельзя назначить Пушкиным, и никого – Мицкевичем. Но в нынешней литературной среде происходит сейчас ровно то же самое. Рвутся связи, ломаются дружбы, и точно так же трудно, практически невозможно что-либо объяснить им, бывшим русским друзьям.