Джозефина Тей. Дочь времени (2)

[tanda_mif_chgk]

2
Марта пришла через два дня, но не принесла ни спиц, ни шерсти. Она впорхнула в палату вскоре после ленча в модной шляпе а-ля казак, сдвинутой набок с обдуманной небрежностью, которая, по-видимому, дается долгой серьезной работой у зеркала.
- У меня совсем нет времени, дорогой, бегу в театр. Сегодня дневной спектакль. Господи, спаси и помилуй! Ну, кто там придет, кроме прислуги и дураков, так нет, гони играный-переигранный спектакль, в котором слова потеряли для нас всякий смысл. Мне уже кажется, что мы от него никогда не отделаемся. Ужасно! Одно и то же, одно и то же! Вчера Джеффри просто заснул в середине второго акта. Будто кто его выключил. Я было подумала, не случился ли у него удар. А потом он мне сказал, что совершенно не помнит, как играл половину акта.
- Провал в памяти?
- Да нет. Нет же. Он все делал автоматически, говорил, двигался, а сам в это время думал совсем о другом.
- Судя по тому, что пишут критики, это не такое уж редкое явление.
- Если честно, не редкое. Джонни Гарсон, например, будет рыдать у кого-нибудь на груди, но если его спросить, он тотчас и совершенно верно скажет, сколько у него в наличии денег. Но это не то. Не целая половина действия. Представь, Джеффри выгнал из дому сына, поругался с любовницей, обвинил жену в связи с его лучшим другом - и все это, думая совершенно о другом.
- О чем же?
- Говорит, решал, сдать или не сдать квартиру на Парк-лейн Долли Дакр, потому что Латимер, который теперь губернатор, продает свой особняк в стиле Карла II на Ричмонд-стрит и Джеффри хочется его купить. Он знает, что там нет ванных комнат, поэтому прикидывал, не переоборудовать ли ему под ванную маленькую комнату с китайскими обоями, которые бы очень украсили дальнюю комнату на первом этаже, отделанную панелями викторианской эпохи. К тому же он еще не знает, в каком там состоянии водопровод и канализация и хватит ли у него денег на полную замену труб и всяких там раковин. И вот, размышляя о кухонной плите и кустарнике у ворот, он вдруг обнаружил, что произносит монолог перед девятьсот восемьюдесятью семью зрителями... А, одну книжку ты все-таки осилил.
- Да, это о горах; не книжка, а подарок судьбы. От картинок не оторвешься. Знаешь, только горы могут так наглядно показать перспективу.
- А звезды?
- Нет. Звезды делают из нас амеб. Они отбирают у нас гордость, уверенность в себе. А снежная гора дает верную оценку человеческому бытию. Я лежал тут, разглядывал Эверест и благодарил Бога, что не карабкаюсь на него. Больничная койка показалась мне раем, здесь тепло, спокойно и безопасно. А Пигалица и Амазонка - просто высшее достижение цивилизации.
- Вот тебе еще картинки.
Марта разорвала конверт и высыпала на грудь Гранту кучу фотографий.
- Что это?
- Лица, - сказала Марта, не скрывая своего удовольствия. - Полным-полно лиц. Мужчины, женщины, дети. На любой вкус.
Грант взял одну фотографию. На него смотрело женское лицо с портрета пятнадцатого века.
- Кто это?
- Лукреция Борджиа. Правда, похожа на гусыню?
- Возможно. Ты думаешь, с ней связана какая-то тайна?
- Конечно. Кто знает, может, она была соучастницей брата, а мы жалеем ее как слепое орудие в его руках.
Следующая фотография запечатлела портрет мальчика в платье конца восемнадцатого века. Внизу с трудом можно было прочесть: "Людовик XVII".
- А это прелесть, а не тайна, - сказала Марта. - Дофин. То ли ему удалось спастись, то ли он умер в неволе.
- Где ты их раздобыла?
- Вытащила Джеймса из "Виктории и Альберта", и он отвез меня в магазин. Я бы без него не справилась.
В этом была вся Марта. Ради своего каприза она оторвала от дела государственного служащего только потому, что он еще драматург и специалист по портретам, и потащила его в магазин, где был большой выбор гравюр и эстампов.
Грант рассматривал фотографию с портрета елизаветинской эпохи, на котором был изображен мужчина в бархате и жемчугах. На обратной стороне Грант прочитал, что это граф Лестер.
- Вот он какой был, Робин Елизаветы, - сказал он. - В первый раз его вижу.
Марта тоже взглянула на немолодое одутловатое лицо.
- Мне только что пришло в голову, - задумчиво проговорила она, - что одна из главных исторических трагедий заключается в слишком поздних портретах тех людей, имена которых остаются в веках. Наверняка Робин был очень хорош собой. Говорят, Генрих VIII в молодости был ослепительно красив, а что от него осталось? Портрет, который годен разве лишь на игральную карту. Зато мы знаем, каким был Тенниссон до того, как отрастил свою ужасную бороду. Ладно, я должна бежать, не то опоздаю. Слишком много народу было на ланче у Блага, и я никак не могла уйти пораньше.
- Надеюсь, ты его очаровала, - сказал Грант, многозначительно глядя на ее шляпу.
- Конечно. Она хорошо разбирается в шляпах. Хватило одного взгляда.
- Она?!
- Ну конечно, Маделин Марч. И это я пригласила ее на ланч. Что тебя удивляет? Да ты еще и бестактен к тому же! Я хочу, и тебе следовало бы об этом знать, чтобы она написала для меня пьесу о леди Блессингтон. Но там было столько народу, что, по-моему, я не произвела на нее должного впечатления. Ничего. Зато я ее прекрасно накормила.
Целый день Грант разглядывал фотографии и не замечал, как идет время. Грант начал изучать человеческие лица задолго до службы в Скотленд-Ярде, потом это увлечение стало не только доставлять ему удовольствие, но и помогать в работе. Как-то раз, еще в самом начале, он попал на опознание вместе со своим начальником. К делу они не имели никакого отношения, оба были случайными зрителями, но решили остаться и внимательно следили за тем, как мужчина и женщина по очереди проходили вдоль шеренги из двенадцати чем-то похожих друг на друга мужчин, выискивая того, которого следует опознать.
- Кто, как вы думаете? - спросил шеф.
- Не знаю, - ответил Грант, - но догадаться нетрудно.
- Да? Который же?
- Третий слева.
- В чем его обвиняют?
- Понятия не имею. В первый раз его вижу, - сказал Грант и удостоился недоверчивого взгляда начальника.
После опознания одиннадцать мужчин сразу же отошли в сторону и стали поправлять воротнички и галстуки перед выходом в тот мир, который они ненадолго покинули, чтобы помочь правосудию. И только один не тронулся с места - третий слева. Он дожидался конвоя и возвращения в камеру.
- Черт возьми! - не скрывал удивления шеф. - Один шанс из двенадцати. Здорово! - Он обратился к стоявшему неподалеку инспектору: - Грант узнал вашего подопечного!
- Вы его узнали? По-моему, он попался в первый раз.
- Да нет, я его сегодня в первый раз вижу и не имею ни малейшего представления, чем он занимается.
- Тогда как вы его узнали?
Грант медлил с ответом, потому что не знал, как объяснить. Ведь проще всего сказать: "У этого человека такое-то и такое-то лицо, следовательно, он преступник". Но все дело в том, что вычислил он его почти интуитивно, значит, ответ прячется в подсознании. Изрядно помучившись, Грант объявил:
- Только у него не было на лице морщин.
Шеф и инспектор рассмеялись. Но Грант, впервые проверявший свою интуицию логическим анализом, понял ее механизм.
- Может, звучит глупо, но... Если у взрослого человека на лице нет морщин, это обязательно идиот.
- Но Фирман не идиот, уж поверьте, - перебил его инспектор. - Очень смышленый парень. Точно.
- Вы правы. Я только хотел сказать, что идиоту не свойственно чувствовать себя ответственным за что-либо. Он - эталон безответственности. Все мужчины, что были тут, лет тридцати, и только у одного из них безответственное лицо. Поэтому я его и отметил.
Потом в Скотленд-Ярде долго шутили, что Грант "берет преступников на глазок". А помощник комиссара один раз даже поддразнил его:
- Вы что же, верите, что у преступника особое лицо?
Грант поспешил его заверить, что как раз нет, все совсем наоборот:
- Если бы все преступления были одинаковые, то тогда, сэр, такое могло быть, но мы знаем, что у нас океан преступлений и душа человеческая необъятна, как океан. Если полицейскому придет в голову заняться систематизацией лиц, то он просто-напросто утонет в бумажках. Все знают, как выглядит сексуально озабоченная женщина на Бонд-стрит между пятью и шестью часами вечера, тогда как самая известная в Лондоне нимфоманка по виду святоша из святош.
- Да нет, в последнее время она слишком много пьет. - Собеседник Гранта сразу определил, о ком идет речь, и разговор перешел на другую тему.
Интерес Гранта к лицам усиливался и стал походить на целенаправленное исследование. Он постоянно занимался сбором данных и их сравнительным анализом. Он был уверен, что систематизировать лица по группам невозможно, но это, однако, не может помешать характеристике конкретного лица. Проглядывая в газете репортаж о каком-нибудь нашумевшем процессе с фотографиями действующих лиц, Грант ни разу не спутал судью и подсудимого. Иногда он мог заподозрить подсудимого в адвокате, ибо адвокат ничем не отличается от всего остального человечества, так же порочен и жаден, как все люди. Только судья всегда выглядит честным и беспристрастным. В парике или без парика, он всегда остается судьей.
...Мартин Джеймс, вытащенный Мартой в магазин, несомненно, получил удовольствие сам и доставил его Гранту, который не скучал ни минуты до самого прихода Пигалицы. Она принесла чай, и Грант принялся собирать фотографии, разбросанные по всей постели, как вдруг обнаружил одну, ускользнувшую от его внимания.
Она была сделана с портрета мужчины лет тридцати пяти - тридцати шести, с худым, чисто выбритым лицом, в бархатном берете и камзоле с прорезями по моде конца пятнадцатого века. Богато украшенный жемчугом воротник и кольцо, которое он как раз надевал на мизинец правой руки, дополняли картину. Но взгляд мужчины был устремлен не на кольцо, а в пространство.
Из всех портретов этот показался Гранту самым значительным, словно художник хотел и не мог перенести на холст нечто неподвластное его таланту. Ему не удались глаза, притягивающие к себе и в то же время чем-то необычные. Не удался подвижный тонкогубый большой рот. Зато он мог бы гордиться высокими скулами, провалами щек, выступающим подбородком.
Грант не переворачивал фотографию, увлекшись необычным лицом. Кому оно могло бы принадлежать? Судье? Солдату? Королю? Этот человек привык к грузу ответственности, и если он был облечен властью, то к ней относился серьезно. Он был в высшей степени честен. Склонен к сомнениям. Стремился к совершенству. С легкостью принимал решения и увязал в мелких делах. Вероятно, он часто болел в детстве, поскольку смотрит на мир не так открыто, как люди, которые росли здоровыми. Хотя у него и не взгляд калеки, он явно нездоров (язва желудка?). Художник тоже это понял и сумел передать.
Грант перевернул фотографию.
На обратной стороне он прочитал: "Ричард III. Портрет кисти неизвестного художника. Национальная портретная галерея".
Ричард III.
Вот оно что. Ричард III. Горбун. Чудовище, которым пугают детей. Само его имя давно сделалось нарицательным.
Грант снова вгляделся в лицо. Почему же художнику не удались глаза? Что он увидел в них? Муки совести?
Грант долго не мог оторваться от удивительных глаз на портрете, продолговатых и близко посаженных, от чуть насупленных бровей, как у человека, озабоченного множеством проблем, но в то же время чрезвычайно порядочного. Сначала Гранту показалось, что человек с портрета пристально разглядывает его, однако немного погодя понял, что это не так и мысли Ричарда III витают где-то далеко отсюда.
Уже и Пигалица вернулась за подносом, а Грант все еще глядел на портрет. Давно уже ему не было так интересно. В сравнении с открывшимися ему сейчас глубинами даже Джоконда показалась не более чем манекенщицей, рекламирующей готовое платье.
Пигалица увидела нетронутую чашку, провела рукой по остывшему чайнику для заварки и надула губки, словно говоря: "Что, мне делать больше нечего, как зазря таскать подносы с чаем?"
Грант показал ей фотографию. Если бы этот человек лежал у нее в палате, что бы она о нем сказала?
- Печень, - решительно заявило это современное чудо из жесткого крахмала и светлых кудряшек, повернулось и покинуло палату, подчеркнутым перестуком каблучков выражая Гранту свое неудо вольствие.
Воздушные волны, поднятые Пигалицей, отхлынув, внесли хирурга. Добрый и немного легкомысленный врач подошел к кровати Гранта, несколько минут разглядывал фотографию, потом сказал:
- Полиомиелит.
- Детский паралич? - переспросил Грант и тотчас вспомнил, что у Ричарда III сохла рука.
- Кто это?
- Ричард III.
- Правда? Очень любопытно.
- Вы знаете, что у него высохла рука?
- Да? Нет, не помню. Кажется, он был горбатым.
- И это тоже.
- Зато я помню, что он родился с полным набором зубов и ел живых лягушек. Кажется, я не ошибся в диагнозе.
- Удивительно. А почему именно полиомиелит?
- Если честно, то не знаю. Вероятно, из-за выражения лица. Такое всегда бывает у больного ребенка. Но если он родился горбатым, я могу ошибиться. А художник-то вроде горб не нарисовал?
- Да нет. Художники, работавшие при дворе, были людьми тактичными. Только во времена Кромвеля начали писать портреты "со всеми бородавками"*
- Что касается меня, - сказал хирург, привычно осматривая шину на ноге Гранта, - то я считаю, что Кромвель изобрел снобизм шиворот-навыворот, от которого мы все сегодня страдаем. "Я самый обычный человек, самый-самый обычный, во мне нет ничего такого". Заодно нет умения себя вести, соблюдать приличия. - Грант видел, с каким нескрываемым интересом он ущипнул его палец. - Эта болезнь пострашнее многих. Чудовищное извращение. Кое-где в Штатах доходит до того, что политическая карьера может рухнуть из-за не так повязанного галстука или не такого покроя пиджака. Ерундистика. Идеал - если все на всех похожи. Ну что ж, вроде поправляемся, - заключил он, закончив обследование большого пальца правой ноги Гранта. - А все-таки любопытно, болел он полиомиелитом? Наверное, болел, судя по руке, - размышлял хирург, не двигаясь с места. - Очень любопытно. Портрет убийцы. Как по-вашему, похож он на убийцу?
- Нет. Знаете, убийства бывают самые разные, но ни один из убийц, которых я помню по собственной практике или по занятиям в архиве, не похож на него.
- Несомненно, он hors concours* среди своих. К тому ему были неведомы угрызения совести.
- Да.
- Мне пришлось видеть, как его играл Оливье. Он показал захватывающую картину абсолютного зла, все время балансировал на грани гротеска, но ни разу не перешел за нее.
- Когда я дал вам посмотреть портрет, вы не подумали, перед вами преступник? - спросил Грант.
- Нет, - ответил хирург. - Я подумал, что он был очень болен.
- Странно, не правда ли? И я тоже. А потом я прочитал, кто это, и теперь не могу не видеть в нем преступника.
- Мне кажется, злодейство, подобно красоте, не существует без зрителя. Ну, хорошо, я еще загляну к вам на этой неделе. Сильных болей не бывает? - И он ушел, добрый и легкомысленный врачеватель.
Что касается Гранта, то он никак не мог отложить в сторону фотографию (его самолюбие было всерьез задето: принял за судью одного из самых страшных убийц всех времен, не распознал преступника под благообразной внешностью) и еще долго упрекал себя в некомпетентности, пока ему не пришло в голову, что принесенная Мартой фотография не что иное, как иллюстрация к очередной исторической загадке.
Но что за тайна связана с Ричардом III?
И Грант вспомнил: Ричард убил своих племянников, но никто не знает как. Они просто исчезли, когда, если он правильно помнит, Ричарда не было в Лондоне. Он кого-то послал к ним. Но все это одни догадки. Уже при Карле II нашли два скелета под какой-то лестницей и перезахоронили их. Все решили, что это и есть принцы, хотя не было найдено никаких доказательств.
Удивительно, до чего же плохо мы знаем историю, даже получив хорошее образование. Итак, что Грант знает о Ричарде? Он был младшим братом Эдуарда IV. Эдуард же был красавцем блондином, шести футов роста, пользовавшимся грандиозным успехом у женщин. А Ричард захватил после его смерти трон, хотя у Эдуарда были прямые наследники, которых горбун убил, чтобы избавиться от соперников. Еще Грант помнит, что Ричард погиб в битве при Босуорте, что перед смертью приказывал привести коня и был последним в своем роду, в роду Плантагенетов.
Любой школьник, переворачивая страницу с описанием жизни Ричарда III, испытывает облегчение, потому что от бесконечных перипетий войны Алой и Белой розы переходит к скучной, но легко запоминаемой истории Тюдоров.
- У вас случайно не сохранился учебник истории? - спросил Грант Пигалицу, когда она зашла к нему вечером.
- Учебник истории? Нет. Зачем он мне? - Хотя этот риторический вопрос не требовал ответа, молчание Гранта показалось ей обидным.
- Если вам вправду нужен учебник истории, - сказала она чуть погодя, - спросите у сестры Даррелл, когда она придет с ужином. По-моему, она таскает за собой все учебники, они у нее в комнате на полке.
Похоже на Амазонку! Наверно, все еще скучает по школе, недаром она сама не своя, когда зацветают нарциссы. Едва дождавшись ее появления с тушеным ревенем и салатом из сыра, он в первый раз смотрел на ее неуклюжую фигуру почти с приязнью. Сейчас он видел в ней не чересчур крупную женщину с тяжелым дыханием, а возможную обладательницу вожделенной книги.
- О да. Учебник истории. Кажется, даже два. Я любила школу, вот и сохранила все учебники.
Грант с трудом удержался от вопроса, не хранит ли она заодно и своих кукол, но благоразумие на этот раз восторжествовало.
- Правда-правда, я любила историю, - лепетала обрадованная его вниманием Амазонка. - Любила больше всех других предметов, а мой любимый король - Ричард Львиное Сердце.
- Вот уж нахал из нахалов!
- Как вы можете? - обиделась Амазонка.
- У него была увеличенная щитовидная железа. - Грант не знал жалости. - Вот он и метался туда-сюда, как ракета, пущенная не умелым пиротехником. Вам еще долго сегодня?
- Вот накормлю всех ужином...
- Значит, вы можете принести учебник сегодня?
- Ночью надо спать, а не читать учебники истории.
- Лучше учебник, чем потолок.
- Вряд ли мне захочется идти к себе, а потом возвращаться обратно ради человека, который плохо говорит о Ричарде Львиное Сердце.
- Ладно, - сдался Грант. - Мученик из меня не выйдет. Если вам так хочется, Ричард Львиное Сердце - самый замечательный рыцарь, chevalier sans peur et sans reproche*, великолепный воин, трижды кавалер Ордена за боевые заслуги*. Ну, принесете учебник?
- Одна история у вас в голове, - буркнула Амазонка, поправляя сбившуюся простыню большими ласковыми руками. - Принесу я вам книгу, все равно вечером пойду в кино.
Она пришла через час в пальто из верблюжьей шерсти и показалась Гранту удивительно красивой, не похожей на себя. Горела одна настольная лампа, и она появилась в полумраке палаты как добрый ангел.
- Я-то думала, вы уже спите, - сказала Амазонка. - Не надо сейчас читать.
- Единственное, чего я еще не пробовал в качестве снотворного, - это учебник истории. Идите в кино с чистой совестью.
- Мы с сестрой Берроуз.
- Тем более.
- С вами нужно ангельское терпение, - с ласковым укором заметила Амазонка.
Она принесла две книги. Одна состояла из популярных рассказов на исторические темы и имела такое же отношение к истории, как библейские легенды к Священному писанию. Канут на берегу моря ругает своих военачальников, у Альфреда горят лепешки, Рэйли бросает плащ под ноги Елизавете, Нельсон прощается с Харди в каюте "Виктории". Все это изложено длинными фразами на целый параграф и отпечатано крупным шрифтом, да еще каждый эпизод иллюстрируется картинкой на всю страницу.
Было что-то удивительно трогательное в том, как Амазонка дорожила своими детскими книжками. Открыв обложку, Грант увидел на одной из незаполненных страниц:
Элла Даррелл
Класс III
Средняя школа
Ньюбридж
Глостершир
Англия
Европа
Земля
Вселенная
И затейливый красочный узор вокруг.
Интересно, подумал Грант. Наверно, все дети пишут в книгах свои имена, разрисовывают на уроках буквы. Он-то уж точно это делал. И Грант впервые за много лет вспомнил свое детство. Вспомнил наслаждение, которое получал, когда видел, как все замечательно получается. Это даже не с чем сравнить в мире взрослых. Разве лишь с удовольствием от точного удара, когда играешь в гольф. Или еще... Видишь, как натягивается леска, и знаешь, рыбке уже не сорваться.
Наконец он добрался до рассказа о Ричарде III, который назывался "Принцы в Тауэре". Юная Элла, по-видимому, не очень интересовалась принцами, особенно в сравнении с Ричардом Львиное Сердце, потому что все строчные "о" были аккуратно заштрихованы карандашом. На картинке два золотоволосых мальчика в пририсованных очках играли на фоне зарешеченного окна, а на соседней странице осталась память о давних сражениях в крестики-нолики.
Однако история оказалась довольно захватывающей, хотя для детского сердца, вероятно, излишне мрачной. Невинные младенцы. Чудовище-дядя. Обычный набор классического повествования.
Была и мораль, как в сказке.
"Королю не пришлось воспользоваться плодами своего преступления. Народ Англии ужаснулся его жестокости и не захотел больше терпеть его власть. Тогда снарядили посла во Францию к Генриху Тюдору, дальнему родственнику Ричарда, чтобы просил он его возвратиться в Англию и стать королем. Ричард сражался храбро, но все равно погиб, потому что его ненавидел народ и воины покидали его, чтобы стать на сторону Генриха".
Все просто, в лоб, зато без пошлостей. Говоря по-современному: лаконичный репортаж.
Грант взял другую книгу.
Вот это был настоящий школьный учебник. Двухтысячелетняя история Англии оказалась аккуратно разложенной для удобства детей по полочкам-параграфам. Полочки, естественно, соответствовали правлению того или иного монарха, поэтому рассматриваемое историческое лицо пришпиливалось к одному королю, хотя могло быть связано и с другими. Классификация чисто механическая. Пепис - Карл II. Шекспир - Елизавета. Мальборо - королева Анна. А ведь человек, живший при Елизавете, мог также жить и при Георге I. Ребенка с малолетства приучали к тому, что монарх - самый главный.
Однако такая классификация очень упрощала жизнь полицейскому с поврежденным позвоночником и ногой на вытяжке, который решил поохотиться за информацией о давно почивших властителях Англии, чтобы не сойти с ума от безделья.
Грант очень удивился, обнаружив, что Ричард III всего-то сидел на троне года два и за это время сумел стать одним из самых знаменитых королей, что, несомненно, говорило о его неординарности. Если Ричард не привязывал к себе людей дружескими узами, то уж влиять-то он на них умел.
Авторы учебника, похоже, также не сомневались в его способностях.
"Ричард был очень одаренным, но неразборчивым в средствах человеком. Он прямо потребовал коронации на том абсурдном основании, что брак его брата с Елизаветой Вудвилл был незаконным, следовательно, их дети не могли претендовать на престол. Некоторые люди, опасавшиеся несовершеннолетних принцев, поддержали Ричарда, и он начал свое правление с путешествия на юг страны, где его хорошо принимали. Но в это время исчезли оба маленьких принца, которые жили в Тауэре, и все решили, что они были убиты. Последовавшее за этим крупное восстание было подавлено с большой жестокостью. Чтобы хоть отчасти возвратить себе утерянную популярность, Ричард утвердил парламент, который принял некоторые полезные акты (против поборов, лжесвидетельства и так далее).
Через некоторое время последовало второе восстание. Генрих Тюдор Ланкастер привел в Англию французские войска, в результате чего произошла Босуортская битва, окончившаяся из-за вероломства Стэнли победой Генриха. Ричард дрался храбро, но погиб и оставил после себя имя не менее бесчестное, чем принц Джон".
Трудно что-нибудь понять в этой путанице.
Каким образом англичане приняли короля, навязанного им французами?
Ну, конечно, Франция в смутное время войны Роз воспринималась как бы вместе с Англией, во всяком случае, она была ближе сердцу англичанина, чем Ирландия. В пятнадцатом веке он бывал во Франции почти запросто, а в Ирландию всегда ехал против воли.
Грант лежал и думал об Англии. О той Англии, над зелеными полями которой гремела война Роз, но еще не дымили трубы. Об Англии не перегороженной, с бесконечными лесами, где водилась дичь, и необъятными болотами, где было много птицы. Об Англии, в которой через каждые несколько миль путешественнику открывались одни и те же строения: замок, церковь, крестьянские дома; монастырь, церковь, крестьянские дома; поместье, церковь, крестьянские дома. Вокруг селений земля была обработана, а дальше, сколько хватало глаз, простирались зеленые луга. Утоптанные дороги с глубокими колеями бежали от селения к селению, зимой чернели грязью, летом белели пылью, а по обочинам цвел шиповник или боярышник, в зависимости от сезона.
Тридцать лет над этой зеленой малолюдной землей гремела война. Однако она напоминала скорее кровавую междоусобицу - взаимоотношения Монтекки и Капулетти, не имеющие никакого отношения к простому англичанину. Никто не врывался к нему в дом с вопросом: "Ланкастер или Йорк?" - и не тащил его в концентрационный лагерь. Это была, в сущности, война родственников, не затрагивающая интересов большинства. Стычки сами по себе очень напоминали бесконечное соперничество футбольных команд. Кстати, никого не преследовали за поддержку противного клана.
Грант все еще размышлял о зеленой Англии, когда почувствовал, что засыпает.
А ведь он ни на йоту не продвинулся в изучении судьбы юных принцев.

*Речь идет о приказе Кромвеля, отданном художникам.
*Вне конкурса (фр.)
*Рыцарь без страха и упрека (фр.)
*Орден учрежден в 1868 году.