Джозефина Тей. Дочь времени (17), окончание

[tanda_mif_chgk]

17
Когда Каррадин вновь появился в больнице, Грант уже осваивал путь от постели до окна и обратно и был так горд этим, что Пигалице пришлось напомнить ему о малышах полутора лет от роду, проделывающих то же самое. Но насмешки Гранта не задевали.
- А вы говорили, что я пробуду у вас несколько месяцев! - радостно кричал он.
- Что вы, мы очень рады, что вы так быстро поправились, - строго заметила она и добавила: - Кроме того, мы рады, что вы освободите нам койку.
После этих слов Пигалица быстро выскользнула за дверь, мелькнув светлыми кудряшками и накрахмаленной униформой.
Грант лег и некоторое время осматривал свою маленькую тюрьму с чувством, близким к благодарности. Ни один человек, стоявший на полюсе или на вершине Эвереста, не чувствовал, должно быть, того, что почувствовал он, стоя возле окна после нескольких недель абсолютной неподвижности. Так думал Грант.
Завтра он пойдет домой. К себе домой, под опеку миссис Тинкер. Правда, полдня ему все равно придется проводить в постели, но зато полдня он будет ходить, хоть с костылями и палками, но ходить, как все люди. И наконец-то он станет сам себе хозяином. Избавится от опеки ловкой малышки, по которой, несмотря на всю благодарность, скучать не будет. Великолепно.
Он уже выплеснул свою радость на сержанта Уилъямса, который, вернувшись из Эссекса, заглянул к нему, и теперь ждал Марту, чтобы еще раз похвастаться своим вновь обретенным человеческим видом.
- Как вы поработали с историческими книжками? - поинтересовался Уильямс.
- Лучше некуда. Доказал, что они всё врут.
Уильямс ухмыльнулся.
- Наверняка против таких, как вы, есть закон. Вы не забыли о пятом отделе? Припишут вам измену, или lese-majeste, то есть оскорбление монарха, или что-нибудь еще. Все может статься. На вашем месте я был бы осторожнее.
- Сколько буду жить, никогда больше не поверю ни одной исторической книжке, честное слово.
- Не зарекайтесь, - наставительно произнес Уильямс, всегда отличавшийся неколебимым здравомыслием. - Была королева Виктория, был Юлий Цезарь, покоривший Британию, был тысяча шестьдесят шестой год.
- А вот насчет этой даты у меня появились большие сомнения, - сказал Грант. - Вы закончили дело в Эссексе? Кто был ваш подопечный?
- Законченный негодяй. Слишком с ним нянчились всю жизнь даже после того как он начал лет в девять подворовывать у матери. Может, получи он хорошую порку в двенадцать лет, это спасло бы ему жизнь, а теперь, что ж, миндаль не успеет зацвести, как его повесят. Кстати, весна в этом году будет ранняя. Я, как приехал, каждый вечер работал в саду, темнеть стало позже. Скоро вы тоже глотнете свежего воздуха.
Потом он ушел, здоровый разумный человек, каким и должен быть тот, кого в детстве пороли ради его же блага, а Грант остался ждать следующего пришельца из внешнего мира, куда он вот-вот вернется сам, и был рад, услышав знакомый осторожный стук дверь.
- Входите, Брент! - весело откликнулся он. И Брент вошел.
Но это был не тот Брент, которого он видел в последний. Тот был само ликование. Освобожденная энергия.
Этот ничем не напоминал Каррадина-первооткрывателя. Этот был обыкновенным худеньким мальчишкой в непомерно длинном и широком пальто, несчастным и совершенно растерянным.
Грант с тревогой смотрел, как он нетвердым шагом пересек комнату. Из кармана его пальто не высовывалась ни одна бумажка.
"Что ж, - с философским спокойствием подумал Грант, - все это было очень забавно, но осечка, по-видимому, была неизбежна. Наивные любители взялись за серьезное исследование да еще надеялись что-то доказать. Если профессионалы в Скотленд-Ярде попадают тупик, они не зовут на помощь любителей, так почему же я поставил себя выше историков? Я хотел доказать себе, что не ошибся в своей характеристике человека на портрете, и не захотел испытать стыд узнав, что посадил преступника в кресло судьи. Однако теперь как ни крути, придется признать ошибку и смириться с ней А может, ему как раз этого и хотелось. Может, в глубине он чувствовал, что слишком уж возгордился своей проницательно-стью?"
- Здравствуйте, мистер Грант.
- Здравствуйте, Брент.
Мальчику сейчас гораздо хуже. Он еще в том возрасте, верят в чудеса и обижаются на лопнувший шарик.
- Что-то вид у вас сегодня грустноватый, - сказал Грант нарочитой веселостью в голосе. - Что-то не получается?
- Все не получается.
Каррадин уселся на стуле, мрачно уставился в окно и долго отводил глаз от воробьев.
- Неужто вам еще не надоели эти чертовы птицы? - хмуро спросил он.
- В чем дело? Вы все-таки отыскали следы большого шума, связанного с исчезновением мальчиков еще при жизни Ричарда?
- Хуже.
- Да? Что-нибудь было опубликовано? Или письмо?
- Все не то. И намного хуже. Нечто весьма... Весьма солидное. Не знаю даже, как вам сказать. - Брент сердито смотрел на воробьев. - Чертовы птицы... Я никогда не напишу книгу, мистер Грант.
- Почему, Брент?
- Потому что все это ни для кого не тайна. Все уже давно все знают.
- Что знают?
- Что Ричард не убивал младенцев и все прочее.
- Знают. С каких же пор?
- Да уже не одну сотню лет.
- Возьми себя в руки, малыш. Всего-то прошло четыреста лет.
- Знаю. А какая разница? Давным-давно люди знают, что Ричард не убивал...
- Перестаньте хныкать и говорите по существу. Когда... Когда эта реабилитация началась?
- Началась? Да когда представилась первая возможность.
- И все-таки?
- Как только не стало Тюдоров и, следовательно, прошел страх.
- Значит, с водворением Стюартов?
- Да. Кажется, так. Некто Бак в семнадцатом веке был первым. Потом в восемнадцатом веке Гораций Уолпол, в девятнадцатом - Маркхэм.
- А в двадцатом?
- Насколько мне известно, никто ничего не писал.
- Тогда в чем дело?
- Но я не хочу быть одним из многих. У меня больше нет великого открытия! - Он так и сказал, будто написал большими буквами: ВЕЛИКОГО ОТКРЫТИЯ.
Грант улыбнулся.
- Только и всего? А вы думали, великие открытия валяются на дороге? Не получилось стать первым, возглавьте новое движение.
- Новое движение?
- Ну да!
- И какое же?
- Против Тоунипанди.
Еще секунду назад равнодушное лицо Брента засияло от удовольствия, словно он услышал хорошую шутку.
- Глупее названия не придумаешь, - заметил он.
- Если люди триста пятьдесят лет повторяют, что Ричард не убивал племянников, а любой школьник, не задумываясь, скажет, что убил, мне кажется, Тоунипанди просто взывает к вам, и у вас не останется времени скучать.
- А разве я смогу, если такие люди, как Уолпол, потерпели неудачу?
- Знаете поговорку "капля камень точит"?
- Мистер Грант, я чувствую себя сейчас ничтожнее самой крошечной капли.
- Похоже на то, должен признать. Я еще никогда не видел, чтобы человек так себя жалел. Но с вашим настроением начинать воевать с английской публикой действительно не стоит. Это работа не для слабосильных.
- Тем более что я еще не написал своей книги?
- Да нет. Хотя у многих первые книги так и остаются лучшими, наверно, как самые желанные. Просто люди, даже не прочитавшие ни одной исторической книги после окончания школы, сочтут себя достаточно профессионально подготовленными, чтобы судить о вашем труде. Они обвинят вас в идеализации Ричарда, в том, что вы хотите его обелить, а поскольку это звучит менее определенно, чем реабилитация, то они так и будут говорить. Некоторые даже заглянут в энциклопедию и будут разить вас наповал своей эрудицией. Что же касается ученых мужей, то они сделают вид, будто вас и на свете нет.
- Клянусь, им придется заговорить обо мне! - воскликнул Каррадин.
- Ну вот! Это уже больше похоже на человека, который собирается завоевать империю.
- У нас не империя, - напомнил Каррадин.
- О да! - бесстрастно отреагировал Грант. - Единственная разница между вами и нами в том, что вы с помощью экономики собрали свою Америку в одном месте, а наша Британия разбросана по всему миру. А вы успели что-нибудь написать, прежде чем ужасное открытие обрушилось на вас и сбило вас с ног?
- Две главы.
- Что же вы с ними сделали? Выбросили, да?
- Нет. Но хотел. Я хотел их сжечь.
- И что вас остановило?
- Электричество. - Каррадин вытянул поудобнее ноги и рассмеялся. - Мне уже лучше, брат мой, и я немедленно должен ознакомить британскую публику с несколькими касающимися ее истинами. Кровь Каррадина Первого клокочет в моих жилах.
- Весьма опасная болезнь.
- Он с такой яростью валил лес, что в конце концов обзавелся замком эпохи Ренессанса, двумя яхтами и личным вагоном. Железнодорожным салон-вагоном. В нем были такие шелковые зеленые занавески и такие деревянные инкрустированные панели, что и во сне не увидишь. А в последнее время все начали думать, и Каррадин Третий. Не исключено, что наша кровь превращается в водичку. Однако с этой минуты я уже не я, а Каррадин Первый, ибо теперь знаю, что он чувствовал, когда хотел купить лес, а ему говорили, что это невозможно. Брат мой, дорога моя идет в гору.
- Ну что же, очень хорошо, - с непривычной кротостью согласился Грант. - Я предвидел ваше решение. - Он взял с тумбочки блокнот и подал его Каррадину. - Здесь у меня что-то вроде полицейского досье. Может понадобиться, когда будете писать заключение. - Каррадин с благоговением глядел на блокнот, который держал в руках. - Вырвите странички и возьмите их себе. Я выхожу из игры.
- Наверно, через неделю-другую на вас навалится столько реальных дел, что вы забудете о нашем... академическом расследовании, - не без сожаления произнес Каррадин.
- Но ни одно из них не доставит мне такого удовольствия, - откровенно признался Грант и покосился на портрет, который все еще стоял на тумбочке, прислоненный к стопке книг. - Верьте не верьте, но я ужасно расстроился, когда увидел вас в таком состоянии, подумал, что все наши разыскания были напрасными. - Он еще раз поглядел на портрет. - Марта считает, что в нем есть что-то от Лоренцо Великолепного, а ее приятель Джеймс - что у него лицо святого. Мой хирург сказал, что это лицо калеки, Уильямс же думает, что таким должен быть великий судья. Но мне кажется, что ближе всех к истине здешняя старшая сестра.
- Что она сказала?
- Сказала, что у него лицо много страдавшего человека.
- Вот-вот. Я тоже так думаю. И в этом нет ничего удивительного.
- Конечно нет. Судьба его не щадила. А последние два года и вовсе можно сравнить разве что со стремительной лавиной. Поначалу-то все было вроде хорошо. Англия наконец-то вошла в спокойные воды. Гражданская война стала потихоньку забываться, новое правительство охраняло мир, возобновилась торговля, процветание... Наверно, хороший вид был из Миддлхэма на Уэнслидейл. И всего за два года - жена, сын и весь мир.
- И все-таки от одного судьба его уберегла.
- От чего?
- Он не узнал, как сотни лет будут трепать его имя.
- Да, для него это было бы трагедией. А знаете, что лично мне кажется самым убедительным доказательством, что Ричард не помышлял о власти?
- Нет.
- Он послал на север за войсками, когда Стиллингтон открыл свою тайну в парламенте. Если бы Ричард знал, что задумал Стиллингтон, или сам состряпал эту тайну с помощью Стиллингтона, он бы заранее позаботился о войсках. Вызвал бы их если не в Лондон, то в свой замок, где они были бы под рукой. То, что ему пришлось посылать за поддержкой в Йорк и к кузенам Невиллам, означает одно - признание Стиллингтона было ему как снег на голову.
- Пожалуй. Он взял с собой обычную свиту, собираясь стать регентом. В Нортгемптоне он узнал о выходке Вудвиллов, но не испугался, легко разделался с двухтысячной армией и, как ни в чем не бывало, явился в Лондон, чтобы присутствовать на самой обычной коронации. За дополнительными войсками он послал только после признания Стиллингтона. Послал на самый север Англии и в самый критический момент. Да, конечно, вы правы. Для него все получилось неожиданно. - Привычным жестом Каррадин поправил очки, прежде чем задать свой вопрос Гранту. - А знаете, что мне кажется самым убедительным доказательством вины Генриха?
- Что же?
- Тайна.
- Тайна?
- Таинственность. Все шито-крыто, все исподтишка.
- То есть его характер?
- Нет, все не так просто. Разве непонятно? Ричарду тайна была не нужна, а у Генриха вся жизнь зависела от таинственного исчезновения мальчиков. Непонятно, зачем Ричарду было действовать из-за угла. Он же не был сумасшедшим и не мог рассчитывать, что все сойдет ему с рук. Ведь рано или поздно пришлось бы держать ответ в случае исчезновения мальчиков. Ведь он-то думал, что ему предстоит долгое правление. И никто за все это время так и не ответил на вопрос, зачем ему понадобилось идти таким трудным и опасным путем, когда в любой момент он мог выбрать что-нибудь попроще. Например, он мог задушить мальчиков и оставить их на месте. Тогда бы весь Лондон оплакал их безвременную смерть от горячки. Именно так он должен был поступить! Ведь если он был виновен в убийстве, то цель этого убийства - защита его права на корону, и выгоду он получил бы немедленно, оповестив всех о смерти принцев. Иначе весь замысел не стоил ни гроша. Теперь Генрих. Ему просто необходимо было найти способ убрать их с глаз долой - и при этом соблюсти тайну. Именно Генриху требовалось скрыть от всех, где и как умерли мальчики. У него все зависело от того, насколько он сумеет сохранить тайну.
- Все так, Брент, все так, - подтвердил Грант, с улыбкой глядя на юное взволнованное лицо своего помощника. - Мистер Каррадин, ваше место - в Скотленд-Ярде.
Брент рассмеялся.
- Я теперь привязан к Тоунипанди, - сказал он. - Держу пари - неизвестных Тоунипанди гораздо больше, чем известных, а исторические книги просто кишат ими.
- Между прочим, не забудьте вашего сэра Гутберта Олифан - та, - сказал Грант, доставая из ящика солидный том. - Историки должны изучать психологию, прежде чем они берутся писать книги.
- Ха! Это им не поможет. Человек, которого интересуют в первую очередь люди, не будет писать исторические труды. Он станет романистом, психиатром, судьей...
- Или мошенником.
- Да, мошенником, предсказателем. Человек, понимающий людей, не будет заниматься историей, потому что история - это игрушечные солдатики.
- Ну-ну! Это вы слишком. Историки - образованные, эрудированные...
- Да я совсем не о том! Здесь как бы все время передвигаешь фигурки на доске, а это все-таки ближе к математике, если подумать.
- Если к математике, то они не имеют права пользоваться кухонными сплетнями, - с неожиданной яростью произнес Грант. Он еще не мог простить сэру Томасу Мору своего разочарования. Грант листал книгу сэра Гутберта, и чем ближе был конец, тем медленнее он переворачивал страницы. - Странно, с какой готовностью они все прославляют его храбрость. Пишут, как принято, - и никаких тебе вопросов. И все-таки пишут, все пишут.
- Так сказать, "дань врагу", - напомнил ему Каррадин. - Это началось с баллады, сочиненной во вражеском стане.
- Да-да. Кем-то из Стэнли. "Тогда молвил рыцарь Ричарду - королю". Сейчас я ее найду. - Грант перелистнул страницу, другую. - Вот. "Добрый сэр Уильям Хэррингтон". Тот самый рыцарь.

"На ногах не стоит тот, кто ими побит.
Кулаки этих Стэнли что сталь. (Чертовы ублюдки!)
Ты вернешься, как путь сюда будет открыт,
я пока рисковать бы не стал.
Пусть твой будет скакун у тебя под рукой,
здесь воздаст тебе каждый почет,
И вручит твой народ тебе скипетр златой
и опять королем наречет!"
"Нет, подайте сейчас мне топор боевой
и корону британскую мне.
Я вам богом клянусь и своей головой,
что я властвовать буду в стране.
Не пристало бежать от врагов королю,
попрошайничать в доме чужом.
Он не струсил, не предал себя в том бою
и покинул сей мир Королем"
<Перевод А. Шараповой.>

- "...Корону британскую мне..." - нараспев произнес Каррадин. - Кстати, ту самую корону, которую потом нашли в боярышнике.
- Наверно, ее там оставили, чтобы потом украсть.
- Я всегда представлял ее большой, шикарной, наподобие той, в которой был Георг, а это оказался простенький золотой обруч.
- Он мог его носить поверх шлема.
- Черт возьми! - с неожиданной яростью сказал Каррадин. - Будь я на месте Генриха, я бы ни за что не надел эту корону! Ни за что! - Он помолчал. - Знаете, что писали в городе Йорке? Что они записали в своей хронике о битве, в которой погиб Ричард?
- Нет.
- Они записали: "В этот несчастливый день наш добрый король Ричард был побежден в бою и убит, отчего наступило в городе великое горевание".
Каррадин замолчал, молчал и Грант, лишь громко чирикали воробьи.
- Что-то не очень похоже на прощание с ненавистным тираном, - сухо заметил Грант.
- Вы правы, - согласился Каррадин. - "Великое горевание", - медленно повторил он, как бы не в силах выкинуть из головы эти слова. - Для них это было так важно, что, не считаясь с новым режимом, они в своей хронике черным по белому объявили об убийстве Ричарда и своей печали.
- Может, до них дошла весть о надругательстве над телом мертвого короля и им это не понравилось?
- Вы правы. Вряд ли кому это вообще могло понравиться. Тем более, они его обожали, а его, как мертвого зверя, бросают голого поперек седла и так везут...
- Так даже с врагом не принято было поступать, однако чувствительность среди людей Генриха-Мортона успехом не пользовалась.
- Ха! Мортон! - Брент произнес это имя, словно сплюнул. - Поверьте, никто не горевал, когда он умер. Знаете, что о нем пишут в лондонской хронике? "В наше время не было ни одного человека, который бы хотел сравниться с ним, ибо прожил он свою жизнь, вызвав к себе великое презрение и великую ненависть народа".
Грант повернул голову и еще раз взглянул на портрет, в обществе которого он провел много дней и ночей.
- Знаете, - вдруг сказал он, - несмотря на кардинальскую мантию, я думаю, он проиграл. Несмотря ни на что, Ричард выиграл. Его любили современники.
- Неплохая эпитафия, - совершенно серьезно заметил Брент.
- Да, совсем неплохая. - Грант в последний раз захлопнул том Олифанта и отдал его Бренту Каррадину. - Немногие хотят большего, но это не всем дается.
Когда Каррадин ушел, Грант принялся разбирать свои вещи. Модные, но непрочитанные романы он решил оставить в больничной библиотеке, может, они кого-нибудь порадуют. С собой он возьмет только альбом с горными пейзажами. Не забыть бы отдать Амазонке ее учебники. Грант положил их на видное место, чтобы, когда она придет с ужином, они были под рукой. Он еще раз, во второй с тех пор, как начал свое расследование, просмотрел школьную сказочку о злодее Ричарде. В напечатанной черным по белому позорной истории не было ни тени сомнения в ее достоверности.
Грант уже хотел закрыть учебник, но его взгляд упал на первый параграф в разделе, посвященном Генриху VII: "Тюдоры в своей внутренней политике сознательно и целенаправленно стремились избавить себя от соперников, особенно из рода Йорков, которые были еще живы к моменту коронования Генриха VII. И они преуспели в этом, хотя кое-какая работа осталась и на долю Генриха VIII".
Грант не мог оторвать глаз от столь откровенного заявления. От простодушного признания всех убийств оптом. От недвусмысленной констатации факта искоренения целого рода.
Имя Ричарда III, обвиняемого в убийстве двух племянников, стало синонимом злодейства. Зато Генрих VII, который "сознательно и целенаправленно" уничтожил целый род, был проницательным и дальновидным монархом. Не очень любимым, но зато сильным, упорным и весьма удачливым.
Грант одернул себя. Нет, он никогда не поймет, что такое история.
Ее ценности так сильно отличались от всего того, что привык ценить он, что вряд ли он когда-нибудь приблизится к ней. Лучше ему вернуться в Скотленд-Ярд, где убийцы - это убийцы и все равны перед законом.
Грант отложил обе книжки и, когда Амазонка принесла ему мясо с тушеным черносливом, отдал их ей, произнеся при этом краткую, но выразительную речь, ибо и вправду был благодарен Амазонке. Если бы сестра не сохранила свои учебники, наверное, он не занялся бы личностью Ричарда Плантагенета.
Амазонка смутилась, услышав от него добрые слова, и Грант подумал, неужели все это время он был таким чудовищем, что она не ожидала от него ничего, кроме грубостей? Ужасно.
- Мы будем скучать без вас, - сказала Амазонка, глаза которой наполнились слезами. - Мы привыкли к вам. И даже к нему. - Она кивнула в сторону портрета.
И тут Грант подумал...
- Вы можете сделать для меня одну вещь? - спросил он.
- Конечно. Все, что в моих силах.
- Тогда возьмите эту фотографию, подойдите с ней к окну и смотрите на нее, скажем, минуту.
- Если вам так хочется... А зачем?
- Не важно. Доставьте мне это удовольствие. Я послежу за стрелкой.
Амазонка взяла фотографию и пошла к окну. Отсчитав шестьдесят секунд, Грант спросил:
- Как?
Амазонка молчала.
- Ну?
- Забавно, - сказала она. - Если вглядеться, у него даже очень милое лицо, не правда ли?


http://vilavi.ru/raz/tey/0.shtml